о человеке)

                 Не буду рассыпаться о том, что есть люди , которые проносятся кометами , опалив и осветив многое , многих и надолго.
                 Искала и вот , наконец , нашла интервью с Натальей Шмельковой , в котором она рассказывает о Венедикте Ерофееве.
                 Тонко , красиво , трагически.

" <...> — Как произошло ваше знакомство с Ерофеевым?

— На квартире известного журналиста Игоря Дудинского. Там было скопище народа. Я пришла с опозданием и увидела лишь одно свободное место на низкой лавочке рядом с довольно красивым мужчиной. Я и не подозревала, что это Ерофеев. Он говорил очень красивым голосом и непрерывно курил "Беломор". Наверное, все остальные его знали и боялись сесть со знаменитостью. А я села. Он потом в дневнике написал: "Села рядом какая-то наглая брюнетка, которая стрельнула у меня "Беломорину" и ручку". <...>

<...> — Какие качества в людях он не переносил?

— Пошлость. Во всем — во вкусах, в мелочах, в отношении к женщине. И невежество. Помню, как он искренне возмутился, что я не читала Лотмана. <...>

<...> Он совершенно не переносил моего отсутствия. Когда я уезжала в командировки, писал мне письма. Часто заканчивал: "Неизменно о тебе помню. Чаще, чем это полезно... Жду тебя в гости. Потому что букеты и рукописи — все это хорошо, но без тебя быть все-таки паскудно. Дай тебе Бог удачи на всех глупых путях твоих". Признавался, что разучился писать письма: в 1960-е годы писал в среднем 300-400 писем в год. В 1970-х — 30-40. А в 1987-м отправил всего три маленьких письма — одно сестре Тамаре и два мне. В больнице говорил: "Я еще не собираюсь так сразу умереть. Сколько раз уже было: вот-вот... Но, думаю, надо выжить. Ведь еще Наташка Шмелькова сколько раз может появиться..." <...>

<...> В литературе, как и в людях, он не переносил бездушия. О современных писателях говорил: "Писать надо с дрожью в губах, а у них этого нет". Его коробила в них "победоносная самоуверенность" — "писатель должен ходить с опущенной головой", утверждал он. Не признавал напыщенности: писать надо, как говоришь.

А ему писать хотелось всегда. Ложась в 1988 году на вторую операцию, на благополучный исход которой он не рассчитывал, все-таки взял в больницу все необходимые материалы для работы над пьесой "Фанни Каплан". Когда же я усомнилась, что он сможет работать в таком состоянии, ответил: "Ты меня плохо знаешь, ведь я человек сюрпризный". И, немного помолчав, добавил: "Наверное, Господь от меня еще чего-то ждет. И, скорее всего, еще две вещи, а иначе зачем все это тянуть?" <...>

<...> На природе он преображался, сам порою удивляясь, что может пилить и колоть дрова, перелезать через забор, совершать дальние прогулки в лес за грибами. Грибы были его особой страстью. Он как-то по-детски расстраивался, если ничего не находил. Обожал чистить грибы. Никому этого не доверял, а уж варить или жарить — тем более. Любил разводить огород, проверяя по утрам, появились ли новые ростки, топить печку, что проделывал по всем правилам, гулять и собирать цветы. Как-то написал мне: "Никогда еще я так близко не сходился с флорою, как в свой сорок девятый июнь. Букеты, к примеру, я сооружаю такие, что твоему стервецу Кончаловскому до меня далеко, как до звезды небесной". <...> "

вдруг интересно , есть документальный фильм ВВС "Москва - Петушки" (1991)